Галерея «Пересветов переулок» представляет выставку скульптора Александра Повзнера, на которой впервые будут показаны его графические работы. Выставка продолжает программу о современном рисунке «Только бумага».
Работа выставки: 2 июня - 24 июля 2016
Проект называется «Только бумага» — на нем художники представляют именно рисунки. А я всегда рисовал — вообще с самого начала. С рисунка начинал — потом только перешел к лепке. На выставке разные истории: эскизы, технические наброски, маленькие почеркушки. Рисунок — это самостоятельный жанр, отдельный совершенно. Если есть идея, то можно ее нарисовать, а можно слепить. Можно только слепить, а можно и нарисовать, и слепить. То есть графика — это совершенно самостоятельный департамент.
Есть такой отдельный тип художников, которые берут некую идею, осуществляют ее и в конце этого процесса делают выставку, проект. Я же, даже если не будет никакой выставки, все равно буду рисовать. Это моя потребность — я это очень люблю. Может быть, потому что просто не умею ничего другого делать, и стараюсь, стремлюсь к тому, чтобы делать вот это одно, но хорошо и каждый день. Независимо от чего бы то ни было.
Предполагалось, что с рисунком будет легче. Оказалось — сложнее. Вообще если сравнивать, то для меня скульптура — это земля, камень, форма, вес. Живопись — это вода. Рисунок — огонь, воздух. Он быстрый, подвижный. Честно говоря, и понятия не имел, как буду выставлять весь этот хаос. У меня на столе все в одной куче валяется: блокноты разные, листы. Одно посмотрел, потом другое — и вот они уже как бабочки по лужайке порхают, и мне их надо по одной ловить и прикалывать к стене. Если меня бы просто запустили в галерею и сказали «делай, что хочешь», я бы сложил все кучей на полу. Или, правда, с стенке прикол. Люди бы приходили, смотрели на кучу. Но задача была сложней — надо было делать настоящую выставку, используя формальный подход. И я нарисовал эскиз выставки — интуитивно понял, что надо мыслить строго расчерченными блоками, как будто передо мной сетка координат.
Для меня изобразительное искусство непереводимо. Его можно проанализировать в тексте, но вы все равно не сможете сымитировать языку музыки, язык живописи. Вы можете описать их, но не сможете передать их вкус. Картинка обладает такими свойствами, которые нельзя отразить в тексте. Вообще текст — самостоятельный жанр, и это видно по разным художникам. Есть художники хороших названий. Есть произведения, названия которых лучше, чем они сами. Текст — не моя сильная сторона. Хотя я люблю читать, обо всем думаю, рассуждаю. Просто я не соединяю эти две вещи.
Все это связано с моей попыткой понять собственный внутренний мир, мою жизнь, мою свободу, все эти ситуации, с которыми я сталкиваюсь. Почему лошадь сидит? Лошадь и лошадь. Но если расшатать зрение, тотальную иллюзию всего… Дело не в лошади, а в том, чтобы предать известным вещам нехарактерные им свойства. Тогда сбиваются все понятия — то же понятие лошади — и вообще все. Мне нравится, что я все это могу устроить, используя самые простые, самые доступные средства. Я ведь самый обычный человек — не плыву на корабле, не покоряю горы, — но испытываю такой же драйв в своем маленьком космосе, такие же эмоции. Знаю, на жизнь сильно влияют путешествия; это такая встряска для всего организма, который начинает утрировано работать, и ты все вокруг неожиданно начинаешь подмечать. Все равно что более интенсивный режим стиральной машины. Так вот у меня режим иной. Я борюсь с жизнью, сидя в мастерской — по большей части в одиночестве.
Вообще-то это херовый удел.
Постоянно. Я вижу это непонимание везде, как свойство, как явление. Ведь что такое работа? Работа — это моя идея, то, что я сделал сегодня за столом, что закончил и что принес на выставку. Или то, как это потом выставили. Как рукопись с правками на полях, которую чистят, перепечатывают на бело и снова черкают. Нет границ и в искусстве — все перетекает одно в другое. И непонимание человека того, что я хотел сказать, — это хорошо и правильно. Это так и должно быть, потому что абсолютного понимания я никогда не добьюсь. Я же не математикой занимаюсь. Мне кажется, наоборот, интересно лепить такие снежки и бросать их, и смотреть, как они летят.
Поскольку я вырос в семье художников, с детства предполагалось, что я тоже буду художником. Поэтому я пошел на скульптуру — чудовищную! — в Глазуновку, потому, как считалось, мне нужно образование получить. Сейчас-то я точно знаю, что это не нужно было.
Потому что все и всегда нужно выбирать самому — но прежде знать, что ты хочешь. Шесть лет подряд рисовать и лепить с натуры, готовиться к тому, что ты будешь всю жизнь лепить статуи? Я думаю, это не нужно.
Я с этим работаю, как с травмой — вот убейте меня, я не уверен, что это надо. Тот же навык можно приобрести не ценой шести лет практики. Из Глазуновки меня, к слову, выгнали… Ну, веселиться стал, возраст у меня такой был. Москва в те годы кипела — все было для нас. А в Глазуновке было просто невыносимо, я жутко там мучился, ничего не делал, прямо безумие какое-то было… И выгнали. Чистка была — несколько человек тогда еще отчислили. И мы все пошли в Суриковский — как бы по логике. В там было еще хуже. То есть если Глазуновка — это просто маргинальное место, адское и безумное, такая мамлеевщина настоящая, то Сурик — это просто склиф, травмпункт, где сразу начинают ломать руки, с хрустом, мучительно. Я продержался там год или полтора. Потом как-то утром вышел с утра с работой, которую надо было везти в институт. Тяжелая — на себе не дотащишь. Нужно было машину ловить. А вокруг хмурая, противная осень, рядом остановка, на которой стояли хмурые люди, и все вокруг такое серое. Подъезжает какой-то «москвич» жуткий — я понимаю, что работу свою я в него не запихну, и решил, что все, не могу больше. Послал все к черту! А еще через какое-то время у меня появилась мастерская. И начался период, когда имея очень маленькие теоретические знания, прочитав очень мало книжек, но при этом имея очень много энергии, я работал в мастерской и практически десять лет не показывал никому ничего. У меня было мало друзей-художников. Потом только под конец начались выставки, которые делали мои друзья по клубной тусовке.
Да. И ужасно мучился. Потому что не было интернета, не было доступа к образованию, к каким-то правильным людям, к мыслям.
Со временем образовался небольшой круг товарищей, друзей. Появился Хохловский переулок, который организовал художник Тимофей Караффа-Корбут, мой товарищ — нас с ним вместе из Глазуновки выкинули. В Хохловском переулке появился ИПСИ, первые курсы Стаса Шурипы пошли — мы начали дружить, общаться. Потом мне позвонила знакомая и говорит: «Ты можешь зайти ко мне на бульвар в мастерскую?». Я говорю: «Могу». Взял альбом, пришел, а там темная такая мастерская, свет как у Рембрандта, и сидят Шурипа с Бакштейном. Оказалось, это приемный экзамен. И меня приняли. А начался ад, потому что учиться было реально очень тяжело. Я линял, натурально сбрасывал старую шкуру и натягивал новую. Я даже бросил лепить, бросил рисовать, не мог смотреть на свои работы, я даже заболел на год. Когда на тебя сваливается много новой информации — в том числе и про то, чем ты занимаетесь, — совсем по-другому начинаешь смотреть на свои работы. Я ненавидел все, что узнавал нового, но все это мне было очень надо.
Очень хорошо! Они очень нужны, потому что, если мы не отказываемся от социальной жизни, если признаем, что живем в обществе и живем по правилам, то вся эта теория, которую преподают в том же ИПСИ, чрезвычайно полезна и нужна.
Всех художников люблю, все искусство. Нет плохого искусства! К тому же для меня абсолютно чужды другие профессии — бизнесменов я вообще не понимаю.
Люблю в музеи ходить — старое смотреть, традиционное, древнее, доисторическое. Вот это задевает — когда попадаешь на территорию чужого произведения, и тебе там хорошо. Чужие произведения бывают чудесными, как прекрасный лес, по которому ты бесконечно можешь гулять, все время чему-то удивляясь. Но бывает и так, что тебя будто в коробку засунули. В некоторых произведения есть что-то острое вроде шампура. Или — наоборот — костыль, какая никакая подмога тебе…Такие вещи сразу чувствуются — и сразу понятно, что человек талантливый.
Много чего могло бы быть лучше в России с искусством, но это не моя профессиональная область. Сам я делаю, что могу, что умею, — стараюсь. При этом я совершенно счастливый человек, что само себе уже замечательно. Но мне повезло. Искусство — это же несерьезно и всегда в радость. Серьезно — это отношение к людям, а искусство — это шутка. Всегда в плюс, всегда экстра. Всегда только отдаете, а это легко и радостно. И никаких зубодробительных жертв.
Большое спасибо за организацию и подготовку материала Ольге Базуевой. Фотографии предоставлены галереей «Пересветов переулок», фотограф Григорий Матвеев.